Страсти. Роксолана. Книга 2 - Страница 64

- А я знаю, что ты шах-заде Баязид, и поражен, как ты можешь допустить, чтобы я лежал пред тобой в этой грязи, да еще и связанным.

- Если бы я сюда не заехал, ты лежал бы, наверное, еще дольше.

- Но ты заехал и стоишь надо мной.

Баязид обернулся к ихтиярам и сказал, чтобы развязали гарам-заде. Те ответили, что развязать, конечно, можно, почему бы и не развязать, если велит сам шах-заде, да благословит аллах его доброе сердце и пусть глаза его никогда не видят людской неволи и людских страданий: разве же не к каждому придут после смерти черные ангелы Мункир и Накир и не каждого станут истязать, допытываясь о грехах? Да и для них самих один вид человека, лишенного возможности и способности свободно передвигаться, человека, так тяжко угнетенного и обездоленного, разве не тягчайшее наказание? Для их глаз это такая же мука, как увидеть тот день, когда небо расколется и станет желтым, как кожа, и когда горы сдвинутся и станут как шерсть, а потом развеются и станут миражем. Но ведь они хорошо знают, какие поступки следует считать дозволенными человеку, то есть халал, а какие запрещенными - харам - или и вовсе негодными - макрух. Этот человек хотел поднять племена против его величества султана, пусть аллах дарует ему многолетие и благополучие. И когда же? Когда могучий падишах со своим непобедимым войском стоит рядом и его карающая рука нависает над всеми сыновьями дорог и странствий, пусть никогда не укорачивается эта рука и пусть защитит нас от страха. Вот почему этот человек пребывает в состоянии законном, развязать же его будет беззаконием.

- Хорошо, - сказал Баязид, терпеливо выслушав хитрых мудрецов, - я куплю его у вас. Вы заплатили за него кошелек серебра, я даю вам кошелек золота.

Старики оживились. Ведь сказано: "И что дает тебе знать, что такое крутизна? Отпустить раба или накормить в день голода сироту из родственников или бедняка оскудевшего".

Баязид взял у своего хазнедара кожаный кисет с золотом, бросил ихтиярам. Кисет исчез где-то в таинственных складках широких грязных халатов, но никто не кинулся развязывать гарам-заде.

Баязид уже не рад был этому приключению. Где-то далеко отсюда, в караван-сарае у дороги, лежит мертвый Джихангир, которого теперь ничто уже не интересует, а его, Баязида, любопытство загнало так далеко, что не знал теперь, как и выпутаться. Хитрые юрюки, словно бы нарочно подложили ему на пути этого искусного мошенника, выдающего себя за шах-заде Мустафу, они хорошо знают, что султанский сын не оставит этого гарам-заде здесь, а заберет его с собой или же велит немедленно убить. Вообще говоря, последнее было бы наилучшим выходом для всех, кроме самого гарам-заде. Но Баязид не чувствовал в себе такой жестокой решительности, к тому же стояли рядом две смерти его братьев - не достаточно ли? Оставить гарам-заде в руках юрюков тоже не мог. Счастье, что они показали этого Лжемустафу ему, а не отвезли тайком янычарам. Вот тогда была бы настоящая беда.

- Ну, - начал раздражаться Баязид, - почему же никто до сих пор не развязал этого человека?

Ихтияры караевли объяснили, что они передают его достойному шах-заде в таком виде и состоянии, в каком приобрели у племени тава, то есть связанным, а уж дело его высочества султанского сына велеть развязать гарам-заде или забрать так.

Баязид велел своим огланам освободить гарам-заде от пут и, когда тот встал пред ним, сказал:

- Тебе дадут другую одежду. Простого оглана. И поедешь со мной.

- В Стамбул? - спросил тот.

- Там будет видно. И забудь о том имени, которым имел наглость назваться.

- А если я в самом деле Мустафа? Сколько раз ты видел меня в Стамбуле и никогда не сомневался в моей подлинности, почему же теперь не веришь?

- Кто ты? - уже тревожась, тихо спросил его Баязид. - Я должен был убить тебя еще там, в овечьем загоне.

- Но ты развязал меня и сделал доброе дело. А если я и в самом деле шах-заде Мустафа...

- Кто ты? - снова переспросил Баязид. - Мустафа убит. Я сам видел его тело.

- А если убили не того Мустафу? Кто может знать, где настоящий, а где ненастоящий?

- К султану пришел настоящий. Должен был прийти.

Человек засмеялся. Голос, смех - все как у Мустафы.

- Ты говоришь "должен был прийти". А если на этот раз случилось иначе? Никто не знает, что даже в свой гарем Мустафа ходил не всегда сам, посылая часто своего двойника, может, потому и родился у него только один сын.

Баязид обрадовался. Наконец произнесено это слово: двойник!

- Так ты был двойником Мустафы?

- Кто это может знать? А может, убитый был моим двойником?

Но Баязид уже не отступался:

- Каково твое настоящее имя?

- Мустафа.

- А до этого?

- До этого - не знаю. Забыл.

- Вспомни. Если хочешь жить, вспомни.

- Димитр.

- Ты христианин?

- Такой же правоверный, как и ты.

- Родился христианином? Где родился?

- Это было давно.

- Не так уж и давно, чтоб забыть. Где?

- Под Серезом.

- Грек?

- Болгарин. Назван именем святого Димитра из Солуня.

- Кто тебя нашел?

- Взяли в девширме.

- А дальше?

- В Бейоглу среди аджемов увидел меня кизляр-ага.

- Ибрагим?

- Нет, черный. Привел к валиде. Показал ей. Тогда ночью отвезли меня в Эски-серай, отдали Махидевран.

- Рос с Мустафой? Все последние тридцать лет?

- Да.

- Всему обучался вместе с ним?

- Было время. Часто шутили мы с ним. Вместо него появлялся я. Обманывали всех. Тебя, шах-заде, тоже несколько раз обманули. Мустафа не решался обманывать лишь султана.

- Смерть тоже не обманул.

- Никто этого не знает. Даже я не знаю, кого убили на самом деле меня или Мустафу? А кто еще может сказать на этом свете?