Так Мустафа и вырос среди янычар. Сам вроде бы янычар и одновременно маленький падишах. Овладел всем жестоким умением янычар вести войну, но они оберегли его от своей грязи. Только простые люди способны на такое. И когда взбунтовались против самого султана и против его любимцев - Ибрагима и Роксоланы, никто не вспомнил имени Мустафы, хотя было оно у всех на уме: боялись хотя бы словом накликать опасность на своего юного любимца, хотели уберечь его от всех бед, потому что видели уже вскоре своим султаном. А валиде Хафса, подстрекая янычар к кровавому бунту, тоже молчала о Мустафе - хотела и дальше видеть Сулеймана на троне, лишь убрав Роксолану и укрепившись в своей власти. Каждый заботился о своем, и Мустафа снова оказался между соперниками, должен был стоять, смотреть, ждать. Так и протекала его жизнь.
Когда наконец валиде, уже умирая, все же заставила Сулеймана поклясться, что он пошлет Мустафу наместником в Манису, где сам когда-то ждал престола, и Махидевран, со своим единственным сыном наконец покинула старый, запущенный дворец и оказалась среди богатства и роскоши, у нее уже не было никаких сомнений, что рядом с нею настоящий и единственный наследник султанского трона.
Шестнадцатилетний Мустафа уже имел в себе все от настоящего мужа. Все постиг, всему научился, имел прекрасное, совершенное тело, точный ум, проявлявшийся в еще более точном выражении, беспредельно мужественный и предельно женственный, он подхватывал всех, будто река, и нес за собой неудержимо и произвольно. Поражал всех величием, которого достиг не по праву рождения и наследства, а благодаря собственным способностям, которые означали, что его избрал сам аллах. Единственная вершина, на которую еще не ступил, - султанская власть, но стоял перед ней с гордо поднятой головой, не униженным просителем, а законным наследником - либо достигнет, либо погибнет. Любил повторять слова римлянина Помпея: нужно побеждать, а не жить! Говорил это часто и охотно, словно бы знал, что смерть предназначена для других, а не для него, придерживался мнения, что смерть, как и все на свете, необходимо было заслужить. Сулейман не был похож на прежних султанов, которые с одинаковой жестокостью расправлялись с врагами и с приближенными людьми. Ни одного из великих визирей он не казнил, а отпустил с миром, как Пири Мехмеда, или же выслал из столицы, как Лютфи-пашу и старого евнуха Сулеймана. При этом султане не было тайных убийств в гаремах. Даже янычарский бунт Сулейман не подавил великой кровью, а купил покорность за золото. Между тем ни один из султанов не положил стольких неверных, как Сулейман. Он строил свою жизнь из чужих смертей. И чем больше было этих смертей, тем роскошнее разрасталось дерево его жизни, и самого султана повсюду прозывали Великолепным. Мустафа стремился сравняться с султаном в пышности и великолепии, а то и превзойти его, и если не в пышности внешней, для которой у него не было таких возможностей, как у Сулеймана, то в поведении, в способе мышления, в чувствах.
В Манисе он имел для торжественных оказий золотой кафтан, как у Мехмеда фатиха, одежду носил из шелков, сотканных в Брусе, Манисе, Анкаре, Диарбакыре. За его одеждой, как и у султана, следил хаваш, получавший плату в шестьдесят акча золотом и пять облачений в год. Взятый из янычарских аджемов, Тульбент-агаси должен был присматривать за тюрбанами шах-заде и наматывать их ему на голову.
Все должно было служить пышности и величию. Одежда, осанка, слова, поступки. Голову Мустафа держал, словно драгоценный сосуд, поворачивал к собеседнику, будто дар небесный. Создавалось такое впечатление, будто только вокруг него возможна настоящая жизнь, а вне - скука, бессмысленность, никчемность. Подражая султану Селиму, который любил зеленые камни, носил на руке перстень с большим бриллиантом цвета морской травы. Знал только одно - возвыситься над миром дыханием могущества. Гнался за пышностью, за славой, за властью, не боялся отчаянного риска, веря в любовь к нему янычар, в их восторженность, в прославление и обожание. Не скупился на обещания всем своим сторонникам власти и добра, не заботясь о последствиях. Может, стал бы вторым Искандером, дай только ему трон. Не скупился и на слова, ибо имел только слова, и в том, что не владел большим, повинен султан Сулейман.
Распорядитель государства должен быть один, потому что несогласие в мыслях нарушило бы порядок. Но для сохранения порядка нужны многие. Властелины должны творить законы и учреждения, а люд - оберегать их, ибо люд умнее и постояннее в обычаях, чем один человек. Султан Сулейман слишком мелочен в управлении. Решает все сам, никому не верит, потому и выдумываются каждый день новые и новые законы, чтобы связать всем руки, чтобы никто не пошевельнулся, не пикнул. Мустафа не знал, каким султаном будет он. Знал только, что Сулейман не такой, как нужно, и неутомимо повторял это, а в слушателях никогда у него не было недостатка. Сам Ибрагим, который дошел даже до того, что пренебрегал Сулейманом, подпал под чары Мустафы и из последнего своего похода слал шах-заде в Манису письма с заверениями в преданности, так, словно бы тот уже был султаном. Стали ли известны эти письма Сулейману, перехватили ли его улаки ответы Мустафы, которые он посылал Ибрагиму в Халеб и Багдад, - никто никогда об атом не узнает, все умерло вместе с Ибрагимом, а султанский сын не затронут был даже подозрением.
Не отразилась на положении Мустафы и неожиданная смерть валиде Хафсы, смерть, о которой с такой печалью писал ему тогда великий муфтий Кемаль-паша-заде:
"Суть этого течения речи - обжигающее душу, переполненное печалью событие с ее величеством, Высокой Колыбелью, великой госпожой валиде, да упокоит аллах ее душу и рассыплет по царству небесному ее милостыню, ибо она, простившись с земной обителью, упокоилась в месте пребывания божественного милосердия и приюта господнего благоволения. Преславное естество ее создано было для высшей благосклонности и заботливости ко всем созданиям людским. Если кто-нибудь выносил ногу несправедливости за пределы своего ковра, тому она сковывала ноги насилия цепью наказания, каждого, кто почитал ее, она сажала на подушку почести и уважения".